Это хороший вопрос! Вспоминать первые шаги в науку приятно. У меня бывает такое чувство, что я, как родилась, сразу полюбила растения. И даже свой первый в жизни шаг я сделала за зеленым антоновским яблоком. Да, это было очень символично (смеется)! На самом деле, более осознанный выбор появился, когда я стала изучать ботанику в школе. Я проявляла к этому интерес, и учительница биологии меня поощряла. Тогда не было компьютеров, интернета, и моими любимыми местами стали музеи и библиотеки, где я прочитала все книги о растениях. Первыми кумирами, которые и сейчас сопровождают меня по жизни, стали Николай Иванович Вавилов (вы видите его портрет у меня в кабинете, он путешествует со мной по стране) и Карл Линней – шведский ботаник, естествоиспытатель, его труды и биографию я читала классе в 7–9-м.

Мне очень нравилось, что в те далекие времена естествоиспытатель был и ботаником, и энтомологом, и зоологом, и даже врачом. Мне импонировала эта широта, потому что долгое время я не могла определиться с выбором профессии. На заре юности я окончила медицинское училище, и у меня были колебания, куда идти дальше: в медицину или в растениеводство, в ботанику. Ну а потом я все-таки сделала выбор в сторону биологии и поступила в нашу московскую ветеринарную академию имени А.К. Скрябина. Но не проучившись там ни дня, еще на абитуриентской практике я поняла, что все-таки не хочу быть ветеринаром, и что мои растения без меня будут страдать. Тогда мы с мамой забрали документы и пошли в Тимирязевку. Так я оказалась в альма-матер Николая Ивановича Вавилова.

Потом была селекция, моя любимая Немчиновка. Вот здесь, кстати, на столе стоят колосья озимой пшеницы Немчиновская 57, это сорт, который я создавала в соавторстве с моими учителями. И помимо этого еще три сорта: Немчиновская 24, Московская 56 и Московская 40. Практически 10 лет я занималась в полях селекцией, ну а потом стала работать – и в Россельхозакадемии, и в Федеральном агентстве научных организаций, и в Министерстве науки и высшего образования, и курировала науку в Белгородской области, ну а сейчас работаю здесь, в «ЭФКО». Но круг общения у меня остается тот же. Я селекционер по образованию и по духу, поэтому всячески поддерживаю это направление и сейчас очень много в нем работаю.

Последние лет 10–15 я непосредственно занимаюсь разработкой различных программ, участвую в их реализации и с удовольствием расскажу о тех, которые мне самой нравятся. Они межведомственные, сложные. Но мы ведь любим все сложное! Это огромная программа, нацпроект «Наука и университеты», а в ней уже отдельный инструмент: научно-образовательные центры мирового уровня. В нем консолидировано 4 больших блока: наука, образование, власть и бизнес. НОЦ – это, наверное, самое интересное образование с точки зрения управления наукой. Чтобы выстроить цепочку полного цикла, от фундаментального знания до конечного продукта – то есть пройти по всем 9 уровням готовности технологии, от идеи и до больших заводов – необходимо объединить все 4 составляющие. Поиск трансфера технологий происходит постоянно, и в нашем отечестве, и за рубежом. Так называемую «долину смерти» невозможно перепрыгнуть, можно только построить через нее мост.

НОЦы – это хороший мост. Я работаю с НОЦами с 2019 года. Сначала мы пытались их выстроить со стороны академии наук, потом я стала это реализовывать на примере Белгородской области. Белгородский НОЦ – один из лидеров, он вошел в пятерку первых, созданных по поручению Президента нашей страны. Механизм управления, который мы для него выстроили, очень простой и прозрачный. Это сетевая модель, которую мы активно пропагандируем и результаты работы которой мы сейчас наблюдаем. Модель основана на достаточно жесткой вертикали: наблюдательный совет – высший орган принятия решений по научно-технологическим вопросам, управляющий совет – который, собственно, готовит эти вопросы, а в середине находится научно-производственная платформа. И здесь, в этой серединке, большая тематика агропромышленного комплекса делится на пять структурных элементов: биотехнологии, генетические, клеточные и традиционные технологии в растениеводстве, то же самое в животноводстве, здоровьесберегающие технологии (ветпрепараты, средства защиты растений) и рациональное природопользование. И вот этот массив научных знаний как бы является связкой.

Таким образом, у нас появляется сетка: вертикаль, а внизу, но на очень важной ступенечке работают проектные команды, которые собирают научные продукты и производственные цепочки и строят те самые заводы. Благодаря тому, что Академия наук взяла над нашим НОЦ кураторство, научно-производственные платформы у нас возглавляют ведущие ученые Российской Федерации, и мы добились очень хороших результатов. На мой взгляд, это самая устойчивая модель и прекрасный консорциумный инструмент, хотя я знаю, что он порой вызывает критику. Кстати, мы проводили анализ зарубежного опыта, и увидели, что такие модели существуют и за рубежом.

И второй инструмент научной политики, о котором я хотела бы сегодня рассказать, – это федеральные научно-технические программы. Оба механизма позволяют преодолеть межведомственные барьеры. Многие нестыковки и беды нашей науки в производстве идут от того, что у нас сильно зарегламентирована ведомственная разобщенность. Мы попытались в 2015–2016 гг. эти барьеры в очередной раз снять (на тот момент это были Минсельхоз и ФАНО, – я тогда представляла эти организации). Мы создали межведомственные советы, в которые входили представители властных структур на уровне замминистра и замруководителя ведомств и те, кто непосредственно владел знаниями, кураторы направлений – по картофелеводству (это была первая программа), по птицеводству, сахарной свекле. Так начиналась ФНТП по сельскому хозяйству. Вскоре появились еще три программы, но модели взаимодействия мы отрабатывали именно на ФНТП по сельскому хозяйству.

Для чего нужно соединение нескольких ведомственных рычагов? Мы фактически концентрируем ресурсы для принятия решений, для софинансирования. Очень важно, что на межведомственных советах мы говорим на одном языке. Потому что все беды у нас идут от разобщенности, здесь можно провести аналогию с вавилонской башней. Это заметно на многих направлениях, где задачи, в том числе научные, решаются очень фрагментарно, местечково, я бы сказала. К сожалению, кругозор любого ученого узко направлен на свою тему, и здесь нужен какой-то орган, государственный, ведомственный, а лучше межведомственный, который бы помог заполнить эти «белые пятна».

Это два механизма, в реализации которых я принимаю участие. Поэтому стараюсь о них рассказывать, пропагандировать, брать все лучшее, что в них есть, и экстраполировать на другие программы.

Есть когорта людей государственных, и я отношу себя к таким людям. Неважно, где я работаю, важно, с кем я работаю и какое у меня целеполагание. Цель моей жизни – польза государству и нашим гражданам (что такое государство? Это и есть наши граждане). А так как я селекционер и растениевод, здесь все замечательно!

Компания, в которой я сейчас работаю, необычная. В ней трудятся, от науки до производства, больше 17 000 человек. Один из наших постулатов, который осуществляется на практике, – приносить пользу. Мы производим качественные продукты питания. Любое производство, понимает это производитель или нет, начинается с науки. Когда-то это было идеей, затем стало прототипом и наконец продуктом. В определенные моменты жизни компании, если она существует на рынке достаточно долго, возникает вопрос: куда двигаться дальше. И здесь любой бизнес, особенно связанный с аграрной наукой, очень консервативен. Потому что консервативно само сельскохозяйственное производство. Когда мы выращиваем ту же пшеницу, свиней или крупный рогатый скот, мы работаем по определенным алгоритмам и технологиям. В недавней лекции я говорила о том, что все базируется на двух больших блоках: объект и технология. Все остальное вторично. Мы работаем с живыми объектами, а наши технологии сопряжены с окружающим миром, который характеризуется огромным количеством постоянно меняющихся факторов. Поэтому консервативность аграриев понятна. Но наука движется вперед, и чтобы она по-настоящему помогала сельскому хозяйству, нужно, с одной стороны, сделать правильный продукт и, с другой, – правильно его внедрить. И вот здесь огромную роль играет компания, потому что только компания может спрогнозировать процесс и продвигать его с помощью ученых.

Какой путь соединения науки и бизнеса мне видится оптимальным? Соединить их внешне практически невозможно, бизнес должен сам прийти к науке. Он должен понять важность научных исследований для своего прогресса. Любой производитель работает в горизонте времени, и для того, чтобы этот горизонт расширялся, нужна наука. Путь нашей компании – это работа с учеными внутри компании. У нас есть Инновационный центр Бирюч в Белгородской области. Там трудятся сотни молодых исследователей, которые своими руками и головами генерируют знания. А буквально через дорогу стоят заводы. То есть в нашем случае «долина смерти», о которой мы говорили, – очень короткая, и ее, говоря метафорически, можно перепрыгнуть.

На мой взгляд, большие R&D-подразделения внутри компании являются залогом успеха. Это первое. А второй момент: знаете, часто говорят, что бизнес вытягивает ученых со всей страны. Нет, категорически нет! У нас совсем другая задача. Ученый может генерировать идеи только в творческой среде, среди единомышленников. Если его изолировать, поместить в самые лучшие условия, но лишить связи с внешним миром (участия в конференциях, симпозиумах и так далее), то рано или поздно он перестанет творить науку. Поэтому компания пошла путем создания инновационного центра. Выпускник любого вуза страны, связанного с биологией, химией, может прийти к нам работать. Это открытая живая система, которая постоянно обновляется. Люди растут, переходят на следующие позиции. При этом у нас в компании действуют научно-технические советы, в которые входят такие корифеи, как например, академики А.А. Макаров и О.А. Донцова.

Мы работаем с биотехнологиями, которые сейчас очень востребованы, и мои коллеги эффективно и результативно ведут направление Healthy innovation. Это производство ферментов, инновационных продуктов, связанных с растительным мясом и не только. Мы предлагаем людям полноценное питание, основанное на растительном белке. Белок – один из самых дефицитных продуктов в мире, его уже не хватает, и нехватка будет только усиливаться. Плюс такие инновационные продукты, связанные со здоровьем населения, как сладкие белки.

Мы ищем способы уйти от углеводов, которые вызывают эндокринные заболевания, влияют на метаболизм человека, и переходим к новым форматам. Сладкие белки – это технология будущего. Я всегда провожу здесь аналогию с картофелем. Эту культуру мы сегодня называем «вторым хлебом», но на самом деле Петр Первый привез картофель совсем недавно, а с тех пор, как люди поняли, каким образом его правильно употреблять в пищу, прошло всего 150 лет. Когда-то это был совершенно новый продукт, а сейчас он входит в наш ежедневный рацион. Так же и сладкие белки, растительное мясо: еще 3–4 года назад о них никто не слышал, а сейчас эта тема известна многим, и мы надеемся, что в этом году она станет доступной, когда после сертификации продукт появится на рынке.

В Арабских Эмиратах наш продукт уже сертифицирован и готов к производству.

Да, мы первые. В мире, конечно, тоже работают над этой тематикой, но мы – первые. Это действительно прорыв, и он стал возможен благодаря нашей управленческой модели.

Конечно! В прошлом году по поручению Президента нашей страны был проведен ряд конкурсов в РНФ, и мы участвуем в проектах, связанных с биотехнологиями. Это разработка технологии производства монеллина (сладкого белка). Браззеин мы разрабатываем сами, а монеллин – достаточно сложный полипептид – с помощью ученых в рамках РНФ. Еще мы работаем с ферментами, которые раньше, как правило, завозились в страну из-за рубежа. Самообеспечение ферментами, прежде всего для кормопроизводства, – серьезная задача, и мы ее реализуем в рамках РНФ. Помимо этого, мы участвуем в ФНТП по сельскому хозяйству. Я принимала активное участие в ее создании, а сейчас работаю уже на стороне заказчика, мы занимаемся соей. Это проект, также связанный с импортозамещением и с нашей белковой тематикой.

Мы работаем системно, нашими партнерами являются порядка 15 академических институтов, а в общей сложности взаимодействуем более чем с 50 организациями по всей стране, от Дальнего Востока до Сибири и центра России. Что касается модели сотрудничества, она такая же, как я уже описала. Ученые работают в своих организациях, мы с ними активно сотрудничаем и вместе апробируем результаты труда, пишем программы, ставим показатели, KPI и так далее. В частности, мы работаем с Институтом цитологии и общей генетики в Новосибирске, по генетике, ферментам и сое. Среди наших растениеводческих институтов – Федеральный научный центр зернобобовых и крупяных культур в Орле. Мы с ними создаем сорта сои, которые должны быть – и обязательно будут – урожайными и белковыми, в рамках нашей ФНТП по сельскому хозяйству. Это сложная и интересная работа.

Также в этой когорте Всероссийский научно-исследовательский институт сельскохозяйственной биотехнологии, где сейчас активно внедряется новейшее направление в России, так называемая программа спидбридинга (ускоренной селекции). Она связана с еще одним моим любимым направлением, агробиофотоникой. Эту работу мы начинали с академиком Ю.Н. Кульчиным еще в 2018 году. Агробиофотоника позволяет с помощью воздействия света стимулировать прохождение тех или иных фаз развития растений и ускорять процессы созревания семян. Мы можем получить 3–4 урожая в год, это, в свою очередь, дает возможность получить большее количество материала и выйти с ним в поля для классической селекции.

Еще один крупный партнер – МГУ. С ними мы работаем давно и системно, по направлениям, связанным с биотехнологиями. А вообще, у нас все партнеры в равной степени важные, они просто очень разные.

Я много работаю с молодежью, потому что считаю это очень важным. Четвертый год веду курс на онлайн-площадке, по субботам очно провожу занятия в «Зеленом клубе». Аудитория смешанная: и школьники, и студенты, и преподаватели, есть постоянные слушатели, есть те, кто приходит и уходит. Знаете, прогресс неизбежен, но человек не успевает эволюционировать и меняться так, как меняется техника, например, искусственный интеллект или машинное зрение, или как меняются растения с коротким циклом развития.

Наша молодежь – очень открытая, прогрессивная, они умеют работать с разными технологиями, но мне кажется, что по сути они остаются такими же, какими были мы. Я вижу, как им нравится выращивать растения, работать руками. В аграрной системе это очень важно: как бы ни развивалась робототехника или сити-фермерство, всегда нужны будут пытливые глаза и умы. В этом истинная наука.

Сегодняшняя молодежь готова идти в сельское хозяйство, но с новым поколением нужно много работать. Нам всем надо на этом сосредоточиться, потому что знания в агробионаправлении передаются из рук в руки. Чтобы ребенок стал селекционером, я должна физически передать ему семечко. И вот эта встреча учителя с будущим учеником не произойдет, если мы, как говорится, не возьмемся за руки. Как ни странно, у меня много критиков, которые говорят: «выросло новое поколение, появился новый инструментарий, кто твоими огородами будет заниматься?» Нет, правильная подача предмета все равно приводит к земле, к практике. И здесь, наверное, следует пересмотреть саму систему подготовки кадров.

Мы живем в ситуации разрыва научных поколений. У нас есть очень умудренные и очень юные. А вот нашего, среднего поколения, почти нет. В 90-е годы мало кто пришел в науку. Мы все друг друга знаем, и нас очень-очень мало. Сейчас на нас лежит большая нагрузка, потому что мы должны быть связующим звеном между корифеями и молодежью. Пропасть разрастается, а ребята, которым не дают в руки семечко, уходят в виртуальный мир. Я с этим сталкиваюсь и порой вижу, что мы говорим на разных языках. Они говорят на языке математики или физики, а не на языке биологии, у нас разный понятийный аппарат. И эти трудности нужно преодолевать. Хотя ребята замечательные. Когда с ними начинаешь общаться, рассказывать, видишь очень много горящих глаз. Работа с молодежью требует отдачи. Без душевной искорки, без харизмы, без эмоционального вложения ничего не получится. Чтобы передать знание из рук в руки, надо выстраивать цепочку, а для этого нужны время и силы, которых зачастую не хватает. С этой проблемой нам надо бороться, она ключевая. Все остальное преодолимо.

Сегодня заниматься наукой в России – это значит очень интересно жить. Иногда это значит не иметь ни одной минуты спокойной размеренной жизни. Но это и безграничные возможности. Всем ребятам, с которыми я работаю, я говорю: пользуйтесь теми возможностями, которые сейчас есть у нас в стране. Государство действительно очень много дает молодежи, и не только молодежи, в науке. Зачастую инерция наших ученых не позволяет пользоваться этими инструментами, но инструментов очень много. Поэтому на сегодняшний день наука в России – это огромные возможности для реализации своего потенциала, для творчества и получения тех продуктов, о которых мы говорили.